Мне осталось только задать последний вопрос:
— И что из этого наблюдения следует?
— А сами вы не знаете? — со смешанным любопытством и нетерпеливым ожиданием спросил Станислав.
— К глубокому сожалению — нет. И даже затрудняюсь представить, какие выводы можно сделать из столь тщательно проведенной экспертизы.
Я не лицемерил сейчас, я и вправду не знал ответа, хотя кое-какие смутные догадки у меня и появились. И собеседник мне поверил. Это сразу нас как-то сблизило. Странно, но мне даже расхотелось ерничать.
— Вот и я не знаю, — кивнул Станислав. — Чувствую, что разгадка где-то очень близко, но — увы… Согласитесь, не может же это быть просто так?
— Вы знаете, а ведь может. Принцип средневекового философа Оккама. Не нужно искать сложных объяснений, если можно найти простое. Предположим, имеется отлаженное, очень… — я хотел сказать автоматизированное, но подобрал более уместный термин — высокомеханизированное производство, специальные станки, выполняющие заданные операции с большой степенью точности и быстроты… Я не инженер, но кое-что видел. Так вот, если это все так, то дефекты резцов, штампов, каких-то суппортов могут оставлять одни и те же следы на деталях…
— Возможно, и это возможно, — без особого энтузиазма ответил Станислав, — но все же, все же… — и неожиданно сменил тему, вернее, перешел на новый ее виток.
Знаете, Игорь, я все больше проникаюсь к вам доверием. Вы — непонятны мне, но врага я в вас не ощущаю. Поэтому скажу — я же вижу, вы терзаетесь сомнениями: для чего вы нам нужны? Пытаетесь угадать, как себя вести и чего опасаться. Опасаться не следует. Вы нам нужны очень и очень. Не здесь. В Москве мы справимся сами, уже справились, завтра все будет кончено. Но и это — только эпизод в грандиозной борьбе цивилизаций, извините за высокопарность. Дело в том, что ваших прежних хозяев мы не можем выявить и разгромить уже три года, а это ведь вопрос выживания человечества! Мы даже не сумели за это время узнать — кто же они, кто за ними стоит и что им нужно. Это тоже странно. С нашими возможностями, с организацией, которая может начинать и прекращать мировые войны, смещать и возносить на трон династии, предписывать миллионам людей, что им любить и кого ненавидеть… и не в силах справиться… С кем?
— Да так ли они страшны, как вы рисуете? Я вот не знаю, с лидерами ли пресловутого «Союза» я встречался или с такими же, как я и вы, пешками… — На его лице мелькнула тень протеста. — Ну не пешками, слонами и конями, на ладью я не тяну точно. Так то были совершенно нормальные люди. Интеллигентные, вежливые… Богаты, да, богаты до неприличия, и меня они сделали богатым, но где же угроза миру, помилуйте? Ваши соотечественники говорят: «Кто взял, тот и прав». И это бесспорно. Угроза чьим-то интересам, даже глобальным — понимаю, грандиозные убытки, — тоже понимаю, но миру?! Нигде ведь не сказано, кроме как в вашем гимне: «Правь, Британия…» Сегодня Британия, завтра Америка, потом хоть бы даже и Китай… Эпоха сменяет эпоху. Закон природы.
— Не совсем так, к сожалению. Именно угрозу миру мы видим и в меру сил пытаемся противодействовать. Потому что определенный миропорядок складывается не моей, не вашей, даже не королевской и царской волей, а… — он пощелкал пальцами, пытаясь подобрать слово.
— Марксисты говорят, непреложными законами общественного развития.
— Пусть даже и так. — Он вдруг взглянул на часы. — Увы, как ни жаль, но пора прервать нашу крайне конструктивную беседу. У вас будет время подумать над моими словами, несколько позже мы вернемся к нашим баранам. Но я чувствую — понять друг друга мы сумеем. Если победим сегодня. А сейчас не сочтите за труд разбудить нашу даму, и — в путь. Ночь будет трудная и, надеюсь, удачная для всех нас…
— Вот-вот, компаньеро, сорок веков смотрят на нас с вершин этих пирамид…
Станислав посмотрел на меня словно бы даже с обидой.
— Шутить, конечно, можно. Но есть же и границы…
— Границы есть всему, но кто их вправе определять? — отпарировал я.
— Вот еще один пример разрушительного еврейского юмора…
Я молча развел руками.
Глава 20
Москву окутывал густой туман. И очертания домов, и полуоблетевшие деревья едва угадывались в этой влажной пелене. Свет редких фонарей едва-едва ухитрялся пробиться сквозь нее, коснуться грязных тротуаров, но уже в нескольких шагах от края судорожно подрагивающего круга желтоватая мгла становилась особенно непроглядной.
«Хорошее время для решительной атаки, — думал я профессионально, независимо от личных пристрастий. — Только ведь и для обороняющихся не хуже, особенно если они контролируют обстановку».
Шульгин, к моему разочарованию, на связь не вышел. А без инструкций что я мог? Только пассивно следовать развитию событий.
На телефонный вызов ответил равнодушный вялый голос: «Седьмого и четвертого в пределах моей зоны ответственности нет. Общая команда — действовать согласно диспозиции. Ваш запрос поставлен на контроль. Желаю успеха».
Я грубо выругался в трубку и сунул ее под сиденье. Робот Герасим и тот был более человекоподобен, чем этот…
На моей «Испано-Сюизе» я, Станислав и Людмила объезжали позиции ударных групп.
Предназначенная для нанесения смертельного удара в нервный узел власти штурмовая группировка, общим числом до пятисот человек, как удалось мне посчитать, сосредоточивалась отдельными отрядами по дуге от Неглинки до Мясницкой, у Сретенских ворот, на пересечении Пушечной и Рождественки, в Фуркасовском переулке.
Довольно беспорядочный, то усиливающийся, то совсем стихающий ружейно-пулеметный огонь доносился от Каланчевской площади, с Арбата, из Замоскворечья, а здесь, на наших исходных позициях, было тихо. И бойцы, готовящиеся к атаке, показались мне совсем другими людьми, чем те, что беспорядочно маневрировали по городу днем. Я был почти уверен, что тогда проводились просто демонстрации, тревожащие и отвлекающие операции, а настоящее начнется только сейчас.
И вооружены штурмовики были куда более подходящим для ночных уличных боев образом. Короткие карабины без штыков, «маузеры» и «парабеллумы» с пристегнутыми кобурами-прикладами, пистолет-пулеметы Бергмана и Томпсона, легкие ручные пулеметы. На поясах гирлянды ручных гранат. Серьезная сила. Если у мятежников есть хотя бы 2–3 тысячи таких бойцов, намеченная операция может и удаться.
Так что же с Шульгиным? Отчего он забыл обо мне? Уверен, что и так не подкачаю, нарочно заставляет поработать в автономном режиме, делая личный выбор, или настолько занят где-то в другом месте?
Я испытывал раздражение и злость. Вот уж попал в чужое похмелье. Не хватает только поймать шальную пулю для полноты впечатлений. Кевларовый жилетик в какой-то мере защитит, но ноги, руки, лоб открыты пулям и осколкам…
И не казались сейчас совсем лишенными смысла недавние слова Станислава. Что я знаю о происходящем в конце концов? Ну оказался по чистой случайности в стане «Братства», так это еще не основание считать их цели священными, а замыслы противной стороны — дьявольскими происками.
Может, и вправду куда правильнее не вмешиваться в исторические закономерности? Не отягощать, выражаясь высоким слогом, свою совесть участием в кровопролитии, никаким образом для меня не оправданном. Пусть все идет как идет…
А через несколько секунд уже эти мысли показались мне бессмысленными. Я же там еще, в форте Росс, сознательно признал объективную правоту Шульгина и Новикова, хотя и не без колебаний, так что ж теперь задергался?
Высунувшись из машины, Станислав вполголоса отдавал распоряжения человеку в кожанке с поднятым воротником и нахлобученной на глаза фуражке. Коротко махнул рукой, подводя под разговором черту, и обернулся ко мне:
— Давайте, Игорь, подъедете прямо, потом сразу направо, и станем за уголком Политехнического. Оттуда и обзор хороший, и свобода маневра обеспечена. Да и начнем, помолясь…
Я еще подумал, что британец-то он британец, но уж очень сжился со своей русской личиной. Лет пять, наверное, прожил здесь безвыездно.
Он еще успел сообщить мне свой — а так выходило, что именно он все разрабатывал и координировал, — стратегический план. Теперь сохранять тайну уже не было необходимости. Одновременным ударом намечалось захватить господствующие над местностью здания — ГПУ на Лубянке, магазин Мюра и Мерилиза в начале Петровки, гостиницу «Метрополь», Исторический музей и Городскую Думу. Храм Христа Спасителя уже занят. После этого Кремль окажется плотно блокированным, и Совнарком во главе с Троцким потеряет всякую возможность влиять на положение в городе. Утром он будет объявлен низложенным, власть примет на себя «Военный кабинет Рабоче-крестьянского правительства», а дальше или начнутся переговоры об условиях капитуляции и передачи власти, или — штурм.